Религиозная жизнь блокадного Ленинграда

Церковная жизнь блокированной с суши «северной столицы» России составляет важную, однако малоизвестную страницу ее истории. Без ее знания трудно понять, чем же держался город, ведь помощь извне была очень мала. До сих пор почти не освещена роль блокадного духовенства в укреплении духа защитников Ленинграда. Среди страха, голода, страданий измученной паствы священники православных храмов показывали примеры удивительной стойкости, христианского терпения и выдержки. Они поддерживали и ободряли прихожан, не давая погаснуть надежде, что не будет оставлен и побежден народ русский, что их соборная молитва окажется услышана, и город выстоит. Именно вера являлась тем источником, откуда черпали силы многие защитники и жители «северной столицы».
К началу Великой Отечественной войны отношения между государством и религиозными организациями в СССР были далеки от нормальных. Правда, к 1940-м гг. сталинское окружение, в основном под влиянием внешнеполитических обстоятельств, уже отказалось от запланированного полного уничтожения православной церкви в стране. Однако ее положение оставалось трагичным — множество запретов опутывало со всех сторон, сотни священников томились в тюрьмах и лагерях. Так, в одной из крупнейших епархий страны — Ленинградской к 1941 г. уцелел лишь 21 православный храм, отсутствовали монастыри, духовные учебные заведения и т.п.

Ленинградский митрополит Алексий (Симанский) утром 22 июня служил литургию в Неделю Всех Русских Святых в Князь-Владимирском соборе. Престол, посвященный этому празднику, был устроен в притворе храма в декабре 1920 г., к 1941 г. он был давно упразднен, но сам праздник продолжал отмечаться в соборе архиерейским служением.
Вернувшись после службы в свою квартиру при Николо-Богоявленском соборе, митрополит узнал о начале войны. Получив вскоре послание Патриаршего Местоблюстителя, Владыка Алексий сразу же сделал его достоянием всех православных города. А 26 июля митрополит сам написал обращение к верующим и духовенству «Церковь зовет к защите Родины», в котором отмечалось: «…война — священное дело для тех, кто предпринимает ее по необходимости, в защиту правды и, приемля раны и страдания и полагая жизнь свою за однокровных своих, за Родину, идет вслед мученикам к нетленному и вечному венцу. Поэтому Церковь и благословляет эти подвиги и все, что творит каждый русский человек для защиты своего отечества… Церковь неумолчно зовет к защите Матери-Родины. Она же, исполненная веры в помощь Божию правому делу, молится о полной и окончательной победе над врагом». Отмечая горячий отклик ленинградцев на послание митрополита Сергия, Владыка поддержал инициативу приходских советов и многих верующих по оказанию помощи обороне страны.
Особенную известность получило слово митрополита Алексия за литургией, произнесенное 10 августа в Московском Богоявленском соборе. В нем говорилось, прежде всего, о патриотизме и религиозности русского человека: «Русский человек бесконечно привязан к своему отечеству, которое для него дороже всех стран мира. Ему особенно свойственна тоска по родине, о которой у него постоянная дума, постоянная мечта. Когда родина в опасности, тогда особенно разгорается в сердце русского человека эта любовь. Он готов отдать все свои силы на защиту ее; он рвется в бой за ее честь, неприкосновенность и целость и проявляет беззаветную храбрость, полное презрение к смерти… Как во времена Димитрия Донского и св. Александра Невского, как в эпоху борьбы с Наполеоном, не только патриотизму русских людей обязана была победа русского народа, но и его глубокой вере в помощь Божию правому делу; как тогда и русское воинство и весь русский народ осенял покров Избранной воеводы, Матери Божией, и сопутствовало благословение угодников Божиих, — так и теперь, мы веруем, вся небесная рать с нами. Не за какие-нибудь наши заслуги пред Богом достойны мы этой небесной помощи, но за те подвиги, за то страдание, какие несет каждый русский патриот в своем сердце за любимую мать-родину… и какие бы ужасы не постигли нас в этой борьбе, мы будем непоколебимы в нашей вере в конечную победу над ложью и злом, в окончательную победу над врагом».
Через несколько дней после богослужения в Москве митрополит возвратился в свой город, к которому уже рвались немецкие орды. Авторитет и влияние Ленинградского Владыки в это время были настолько велики, что 12 октября возглавлявший Московскую Патриархию митрополит Сергий в своем завещательном распоряжении именно его назначил своим преемником.
Духовенство северной столицы не только утешало молитвами оставшихся прихожан, но и поощряло их к самоотверженному труду, вселяло веру в победу над врагом. Священнослужители в своих проповедях разоблачали антихристианскую и античеловечную сущность фашистской идеологии. Горячий отклик в сердцах верующих находили ежедневные молитвы о победе русского оружия. Кроме того, от имени Церкви подвергались осуждению дезертирство, сдача в плен, сотрудничество с оккупантами. Все это способствовало изживанию пораженческих настроений, получивших определенное распространение в первый период войны, и в конечном итоге создавало «нравственные условия победы», которые в значительной мере изменили ход военных действий. Но не одними молитвами и проповедями вносила Церковь свой вклад в защиту Родины.
По предложению митрополита Алексия уже с 23 июня приходы Ленинграда начали сбор пожертвований на оборону. Владыка поддержал желание верующих отдать на эти цели имевшиеся в храмах запасные суммы, порой очень значительные. Следует отметить, что сбор средств на нужды обороны получил широкое распространение среди приходских общин города с июля 1941 г., хотя всецерковный призыв «трудами и пожертвованиями содействовать нашим доблестным защитникам» глава Русской Православной Церкви митрополит Сергий огласил только 14 октября 1941 г. Особенно активно проявлялось желание оказывать запрещенную с 1918 г. благотворительную помощь. Вспоминали опыт Первой мировой войны, когда многие приходы устраивали госпитали.
Вскоре после начала войны тревожные сводки с фронта стали дополняться прибытием живых свидетелей сражений, раненые бойцы заполнили городские больницы и переоборудованные под госпитали школы и другие учреждения. Забота о раненых стала важным делом жителей Ленинграда, и в городской совет Красного Креста и Ленгорисполком начали поступать заявления от церковной общественности. В одном из таких заявлений от президиума «двадцатки» (приходского совета) Князь-Владимирского собора от 24 июля 1941 г. говорилось: «В минуты трудно переживаемых обстоятельств военного времени долг каждого гражданина идти навстречу Отечеству в облегчении разного рода затруднений. Этому учит нас и религия наша. Исполняя завет Христов о любви к ближнему, представители верующих – двадцатка Князь-Владимирского собора – выражает свое желание открыть в тылу лазарет для раненых и больных воинов. На оборудование и содержание лазарета двадцатка могла бы предоставить все имеющиеся у нас средства – свыше 700 тыс. рублей. В дальнейшем, если материальные условия доходности собора не изменятся, двадцатка принимает на себя решение, отказавшись решительно от всех расходов, кроме самых неотложных по содержанию собора, ежемесячно субсидировать лазарет в сумме 30 (тридцать) тысяч рублей». Приходской совет собора выполнил свое обещание и 8 августа передал для раненых воинов 710 тыс. из 714 тыс. имевшихся у общины рублей. Однако открыть и содержать свой лазарет прихожанам не разрешили, подобная конкретная благотворительная деятельность осталась под запретом и после начала войны. Приходам позволяли перечислять деньги только в общие фонды: Красного Креста, обороны и т.п. Но даже такое ограничение не погасило воодушевления верующих и духовенства. Храмы отказывались от всех расходов, кроме самых необходимых. Повсеместно солдатам собирали теплые вещи, прихожане жертвовали продовольствие для больных и т.д. В своем обращении от 26 июля 1941 г. митрополит Алексий упомянул, что какие-то неведомые богомольцы принесли в храм и положили у иконы Святителя Николая в укромном месте пакет, в котором оказалось 150 золотых десятирублевых монет старой чеканки; они тут же были внесены в банк на нужды обороны. 385 тыс. рублей в первые дни войны выделил Никольский собор, всего же к концу 1941 г. свои патриотические взносы сделали все православные приходы Ленинграда на общую сумму 2144 тыс. рублей.
С конца июня 1941 г. храмы стали заметно заполняться народом: горожане приходили помолиться за своих близких. Существует много свидетельств активного проявления религиозных чувств буквально с 22 июня 1941 г. Перед лицом надвигавшейся великой беды у людей пропал страх подвергнуться репрессиям за посещение храмов, проповедь Слова Божия и т.п. Это была первая победа над воинствующим безбожием. Тяжелые испытания и лишения войны тоже стали одной из причин значительного роста религиозности в стране. Представители разных слоев населения искали и находили в Церкви моральную опору и утешение, своеобразную психологическую нишу.
Способствовали всплеску религиозности и патриотические призывы церковных иерархов, появившееся чувство православного возрождения, а также асхетологическое восприятие произошедших событий у части горожан. В сводках партийных информаторов и Ленинградского Управления НКВД осенью 1941 г. сообщалось о широком распространении в городе путем рассылки анонимных писем религиозного содержания.
Богослужения пришлось приспособить к военным условиям: утром они начинались в 8 часов, вечером — в 16, ведь молящимся нужно было успеть благополучно вернуться домой до наступления комендантского часа. Молодые церковнослужители ушли в армию, народное ополчение, на оборонное строительство. Оставшиеся изучали средства противопожарной и противовоздушной обороны и возглавили соответствующие группы прихожан, созданные при каждом храме. Были образованы и группы сохранения порядка на случай паники во время богослужения. Среди оборонных мероприятий важное значение имела маскировка соборов, которые могли бы стать ориентирами и целями при воздушных налетах на город. В августе началась маскировка их золотых куполов с помощью чехлов, маскировочных сетей и окраски в защитный цвет. До сих пор на окнах Николо-Богоявленского собора остались внутренние ставни, сделанные в начале войны. Тогда они плотно закрывались, чтобы даже огонек свечи или лампадки не просочился наружу и не стал ориентиром для фашистских бомбардировщиков. Фронт стремительно приближался к Ленинграду. 15 июля в городе были введены продовольственные карточки. Немало ленинградцев, среди них и несколько священников, опасаясь за свои семьи, проводившие лето на даче, выехали за ними, но неожиданно сами оказались в оккупации.
8 сентября сомкнулось кольцо блокады. Начались артиллерийские обстрелы города. От снарядов и бомб пострадали Никольский, Князь-Владимирский соборы, здание бывшей Духовной Академии, где тогда размещался госпиталь. Даже отдаленная Коломяжская церковь св. Димитрия Солунского в ночь с 17 на 18 ноября 1941 г. подверглась бомбардировке. Один из ее прихожан — С.И. Каякин — был убит прямо в церковной сторожке. В сообщении приходского совета о последствиях ночного налета также говорилось о причиненных церкви повреждениях: «Входные двери с левой стороны храма повреждены и раскрыты силой воздуха, выбиты стекла с левой стороны здания, внутри здания повреждены четыре образа, разбиты в них стекла». Кроме того, была разрушена ограда и повреждена церковная сторожка. Но богослужения в действовавших храмах продолжали совершаться ежедневно.
Первоначально по сигналу тревоги верующие уходили в бомбоубежища, затем привыкли и службы зачастую не прерывались, лишь дежурные МПВО поднимались на крыши храмов.
«Всегда точно в 8 часов утра начиналось утреннее богослужение и в 4 часа дня вечернее, – вспоминал позднее прихожанин Князь-Владимирского собора, – иногда во время служб раздавались сигналы воздушной тревоги. Сначала молящиеся уходили в оборонные убежища, но потом уже настолько свыклись с шумной работой тяжелых зениток, с раскатистым гулом отдаленных фугасных разрывов, с дребезжанием стекол, что продолжали стоять, как ни в чем не бывало, только дежурные МПВО занимали свои места. Наши нервы оказались крепче, чем предполагали наши враги. На всякий случай у нас в соборе ввели дежурство двух медицинских сестер на праздничные и воскресные богослужения для оказания медицинской помощи. Особенно тяжело стало с наступлением зимних холодов. Стали трамваи, прекратилась подача электрического света, керосина не было… Иногда в соборе мы заставали с утра весьма неприятную картину. В соборе более 500 стекол, за ночь от упавшей вблизи бомбы воздушной волной выбито несколько стекол, по собору гуляет свежий ветер. Пока шла срочная зашивка фанерой окон, масло в лампадах замерзало, руки стыли».
В сентябре были разрушены или оказались на оккупированной территории шесть действующих православных церквей в южных пригородах Ленинграда. В частности полностью была уничтожена Троицкая кладбищенская церковь в Старом Петергофе (ныне г. Петродворец). В рапорте благочинного Ленинградской епархии протоиерея Николая Ломакина от 1 сентября 1943 г. подробно говорилось о трагедии, случившейся в Старом Петергофе: «23 сентября 1941 г. Новый Петергоф был оккупирован немецкими захватчиками, и положение храмов г. Старого Петергофа резко изменилось. Свои обстрелы и разрушение храмов фашисты обставили так, что вместе с храмами погибли молившиеся в них (преимущественно старики, женщины, дети), искавшие под сводами храмов убежища и спасения от обстрелов и бомбежек. Под сводами Троицкой церкви и в самой церкви собралось свыше 2000 человек, из них не менее 100 детей. В подвале Лазаревской церкви и на кладбище (в склепах) укрывалось до 2000 человек. В убежище Серафимовской церкви было до 1000 человек. Эти цифры примерно определяют число жертв, погибших под развалинами храмов… интенсивный обстрел Троицкого храма продолжался в течение недели до полного разрушения здания и гибели находящихся в нем людей… фашисты не давали возможности выйти на улицу находившимся под сводами Троицкой церкви и других храмов гражданам – старикам, женщинам и детям, открывая по ним минометный и пулеметный огонь. Отсюда среди находившихся в подвалах храмов и убежищах (под каменными зданиями) появились массовые эпидемические заболевания и поголовная вшивость… А малейшая попытка выйти на свежий воздух каралась бесчеловечными фашистами расстрелом больных». Лазаревская и Серафимовская церкви к 1941 г. не действовали и не имели своего причта, а в Троицкой церкви настоятелем служил семидесятидвухлетний протоиерей Василий Спиридонов, который, чудом уцелел при обстреле и скончался от голодного истощения в Старом Петергофе в феврале 1942 г. Также огнем германской артиллерии была полностью уничтожена Никольская кладбищенская церковь в г. Колпино, храм свв. Адриана и Наталии в Старо-Паново, церковь Преображения Господня в г. Урицке (Лигово), серьезно пострадал и Князь-Владимирский храм в пос. Усть-Ижора. Уцелела лишь одна из действовавших в южных пригородах церквей – Знаменская в г. Пушкине, она оказалась на оккупированной территории, и богослужения в ней продолжались до лета 1942 г. В самом городе и северных пригородах, оказавшихся в кольце блокады большинство храмов относилось к Московской Патриархии. В ведении митрополита Алексия находились Николо-Богоявленский кафедральный и Князь-Владимирский соборы, Никольская Большеохтинская, св. Иова на Волковом кладбище, Димитриевская Коломяжская и Спасо-Парголовская церкви. К обновленческому течению принадлежали Спасо-Преображенский собор и церкви на Серафимовском кладбище и станции Лисий Нос. Ими управлял протопресвитер Алексий Абакумов. Наконец, в городе оставался последний иосифлянский храм — Троицкий в Лесном, где служил иеромонах Павел (Лигор). Общее количество штатных православных священнослужителей в Ленинграде не превышало 25 человек, кроме того, было около 30 приписных, заштатных и катакомбных священников. К концу сентября немецкие войска под Ленинградом были остановлены; в город войти они не смогли. Интересно, что родилась широко распространенная легенда, сам этот факт объяснившая вмешательством небесных сил. Она неоднократно описывалась в литературе: «Промыслом Божиим для изъявления воли Господней и определения судьбы русского народа был избран Илия… – митрополит Гор Ливанских (Антиохийский Патриархат). После Александра III (Патриарха) Илия… горячо, всем сердцем молился о спасении страны Российской перед иконой Казанской Божией Матери.
Три дня без сна, еды и пития. Через трое суток бдения ему явилась Сама Матерь Божия и объявила ему волю Божию: „Успеха в войне не будет, доколе не отворят все закрытые по стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии; не выпустят из тюрем и не возвратят с фронтов священство для богослужения в храмах. Сейчас готовится к сдаче Ленинград. Город Святого Петра не сдавать. Доколе мое изображение находится в нем – ни один враг не пройдет. Пусть вынесут чудотворную икону Казанскую и обнесут ее крестным ходом вокруг города…“. Нужно объяснить, что подобное видение митрополиту Илие (Караму) действительно было. Когда в год начала Великой Отечественной войны Патриарх Антиохийский обратился к христианам всего мира с просьбой о молитвенной и материальной помощи России, горячо любивший русский народ митр. Илия ушел в затвор и молился в пещерной церкви перед чудотворной иконой Божией Матери о спасении России. По церковному преданию и со слов самого Владыки, на четвертые сутки затвора во время молитвы ему явилась в огненном столпе Божия Матерь и возвестила о том, что он избран, как истинный молитвенник и друг России для того, чтобы передать определение Божие для страны и народа русского. Особо Пресвятой Владычицей был упомянут один из самых чтимых в России ее образов – Казанская икона. Митрополит через Красный Крест связался с представителями Русской Православной Церкви и советского правительства и передал им „Господне определение“. Далее же в историю вплетаются легендарные события: „В Ленинграде вынесли из Владимирского собора Казанскую икону Божией Матери и пошли крестным ходом. И произошло удивительное. Гитлер изменил свои планы… Благоприятный момент для врага был упущен. Враг был отброшен. Подтвердилось пророчество святителя Митрофана: город Святого Петра избран Самой Богородицей и пока в нем находится Казанская Ее икона и есть молящиеся, враг не сможет войти в город. После Ленинграда Казанская икона Божией Матери начала свое шествие по России“.

Существует и церковное предание о помощи небесных сил при обороне г. Колпино. С XVIII века жителями этого города особенно почитался чудотворный образ Святителя Николая, хранившийся в местном Свято-Троицком соборе. В 1937 г. собор был закрыт, в начале августа 1941 г. спецгруппа НКВД даже взорвала верхнюю часть его колокольни (тогда же подобные группы взорвали колокольни Князь-Владимирской церкви в Усть-Ижоре и Екатерининской в Царской Славянке). По мнению военного командования, они могли служить ориентиром для немецкой артиллерии. По одной из версий образ Николая Чудотворца перед самым закрытием собора был спрятан в надежном месте несколькими благочестивыми прихожанками. Во время войны многие старушки говорили, что „пока Никола в городе, фашист в Колпино не войдет“. Сообщая об этом, современный историк-краевед М.Ю. Мещанинов в своей книге отмечает: „Святитель Николай не оставил своей милостью наш город. Несмотря на свою мощь и силу германская армия, практически молниеносно дошедшая до Колпино, была остановлена, и, несмотря на отчаянные попытки, не смогла прорвать оборону. Воистину Угодник Божий любит сие место“. Уже после окончания войны, жительницы Колпино передали образ Святителя Николая в открывшуюся в 1946 г. в Невском районе Ленинграда Свято-Троицкую церковь „Кулич и Пасха“.
Но, хотя германские войска и были остановлены, стальное кольцо блокады стиснуло Ленинград. Его жители оставались «900 дней и ночей» отрезанными от всей страны. Рано наступившая зима оказалась на редкость суровой. В городе почти прекратилась подача электроэнергии, остановился транспорт, многие здания не отапливались. В храмах температура упала до нуля, перед иконами уже не ставили свечей, зажигали только лампады, веретенное (из нефти) масло еще было. Все больше людей умирало от голода. В особенно тяжелом положении оказались десятки тысяч беженцев из области и Прибалтики. У них не было никаких запасов и средств для поддержания жизни, и беженцы первыми стали умирать от голода и холода. Митрополит Алексий раздавал им милостыню и сам и через прихожан, но это могло спасти лишь немногих. Как недавно стало известно из рассекреченных архивных документов, всего в блокаду умерло около 1 миллиона 100 тысяч человек. Город постепенно превращался в кладбище. Согласно свидетельствам очевидцев, людей хоронили не только в специально отведенных для этого местах, но и в ограде Князь-Владимирского собора и некоторых других православных храмов. Протоиерей Николай Ломакин, давая 27 февраля 1946 г. свидетельские показания на Нюренбергском процессе, рассказывал: «Вследствие невероятных условий блокады, вследствие непрерывных налетов немецкой авиации на город, вследствие артиллерийских обстрелов города, количество отпеваний усопших дошло до невероятной цифры—до нескольких тысяч в день. Мне особенно сейчас хочется рассказать трибуналу о том, что я наблюдал 7 февраля 1942 года. 3а месяц до этого случая, истощенный голодом и необходимостью проходить большие расстояния от дома до [Никольского Большиохтинского] храма и обратно, я заболел. За меня исполняли обязанности священника мои два помощника. 7 февраля, в день Родительской субботы, накануне Великого Поста, я впервые после болезни пришел в храм, и открывшаяся моим глазам картина ошеломила меня – храм был окружен грудами тел, частично даже заслонившими вход в храм. Эти груды достигали от 30 до 100 человек. Они были не только у входа, но и вокруг храма. Я был свидетелем, как люди, обессиленные голодом, желая доставить умерших к кладбищу для погребения, не могли этого сделать и сами, обессиленные, падали у праха погибших и тут же умирали. Эти картины мне приходилось наблюдать очень часто…».
Всем ленинградским священнослужителям, в том числе митр. Алексию приходилось постоянно заниматься скорбным делом отпевания умерших. Даже в самую страшную блокадную зиму 1941-42 гг. храмы продолжали функционировать (лишь Серафимовская кладбищенская церковь в январе-апреле 1942 г. была закрыта), давая горожанам духовное утешение и поддержку. Так, согласно сохранившемуся в архиве расписанию богослужений в Николо-Богоявленском соборе за декабрь 1941 г., службы проходили ежедневно утром (с 8 до 10) и вечером (с 16 до 18 часов). Весь период блокады продолжался значительный рост религиозного чувства горожан. Тысячи людей со слезами раскаяния обращались к Господу и принимали крещение. Среди людей в тяжелой степени дистрофии, умиравших от голода, было много тех, кто перед смертью вспоминал слова Евангелия и призывал имя Господне. Верующими становились и защищавшие город бойцы, нередко рисковавшие своей жизнью. Ярким свидетельством этому является записка, найденная в шинели погибшего русского солдата: «Послушай, Бог… Еще ни разу в жизни с Тобой не говорил я, но сегодня мне хочется приветствовать Тебя. Ты знаешь, с детских лет мне говорили, что нет Тебя. И я, дурак, поверил. Твоих я никогда не созерцал творений. И вот сегодня ночью я смотрел из кратера, что выбила граната, на небо звездное, что было надо мной. Я понял вдруг, любуясь мирозданьем, каким жестоким может быть обман. Не знаю, Боже, дашь ли Ты мне руку, но я Тебе скажу, и Ты меня поймешь: не странно ль, что средь ужасающего ада мне вдруг открылся свет и я узнал Тебя? А кроме этого мне нечего сказать, вот только, что я рад, что я Тебя узнал. На полночь мы назначены в атаку, но мне не страшно: Ты на нас глядишь… Сигнал. Ну что ж, — Я должен отправляться. Мне было хорошо с Тобой. Еще хочу сказать, что, как Ты знаешь, битва будет злая, и, может, ночью же к Тебе я постучусь. И вот, хоть до сих пор Тебе я не был другом, позволишь ли Ты мне войти, когда приду? Но, кажется, я плачу, Боже мой. Ты видишь, со мной случилось то, что нынче я прозрел. Прощай, мой Бог, иду. И вряд ли уж вернусь. Как странно, но теперь я смерти не боюсь».
В одном из писем с фронта, характеризующем типичность ситуации того периода, солдат М.Ф. Черкасов писал домой матери: «Мама, я вступил в партию… Мама, помолись за меня Богу». Не только рядовые, но и старшие офицеры нередко не скрывали своей веры. Так, неоднократно свои религиозные чувства публично проявлял командующий Ленинградским фронтом маршал Л.А. Говоров. Когда-то в годы гражданской войны, он до перехода в Красную армию воевал в войсках Колчака, и даже командуя фронтом, не состоял в коммунистической партии. По некоторым сведениям в 1943 г. Л.А. Говоров присутствовал на богослужениях в Никольском кафедральном соборе. О росте религиозности в армии в годы войны свидетельствуют архивные документы, очевидцы и даже литераторы, например, писатель В.Ф. Тендряков. На глазах разваливалось «замешанное на крови и пытках 1930-х гг.» уродливое здание «воинствующего безбожия». В этом смысле Великая Отечественная война, говоря словами митрополита Сергия, действительно стала «очистительной грозой». Богослужения проходили при переполненных храмах. Даже в будние дни подавались горы записок о здравии и упокоении. Литургию в них вопреки церковным канонам нередко служили так же, как это делали священники-заключенные в лагерях – на ржаной просфоре. Вместо вина порой использовался свекольный сок.
Защиту и утешение верующие, прежде всего, искали в храмах у чтимых святых образов. В Князь-Владимирском соборе с 1940 г. хранилась главная святыня города – Казанская икона Божией Матери. Она была заступницей Санкт-Петербурга с начала XVIII века, и теперь верующие, как когда-то   в Отечественную войну 1812 г., шли к ней. Был в храме св. кн. Владимира и другой чтимый образ — Божией Матери «Скоропослушница». В Николо-Богоявленском соборе особым почитанием пользовались иконы Святителя Николая (считалось, что Угодник Божий отводит полет смертельных снарядов от собора) и Божией Матери «Неопалимая Купина», с которыми митрополит Алексий совершал крестные ходы вокруг храма. Впрочем, Владыка проводил их и с другими иконами. М.В. Долгинская, служившая с весны 1942 г. в войсках ПВО, вспоминала, что однажды во время ее возвращения в казарму на Фонтанке внезапно начался налет германской авиации. Она побежала к Никольскому собору, чтобы укрыться. «И вдруг из ворот вышли люди. Они двинулись вокруг храма гуськом, держась в темноте друг за друга. Впереди всех шел митрополит Алексий, подняв к небу икону „Знамение“. Каждый вечер после литургии он обходил с нею собор. Даже налет не остановил его». В Спасо-Преображенском соборе в период блокады находились три чудотворных образа – Спаса Нерукотворного образа, Божией Матери «Всех скорбящих Радосте» и Божией Матери «Всех скорбящих Радосте с грошиками». Наиболее чтимые иконы Никольской Большеохтинской церкви – Божией Матери «Скоропослушница» и Смоленской Божией Матери до войны были переданы из закрытых близлежащих храмов. Историю еще одной особо почитаемой иконы Иосифа Древодела недавно рассказал один из старейших членов причта церкви святителя Николая диакон Иоанн (Андрушенко): «Ее принесли в храм во время войны. Один благочестивый раб Божий, его звали Константин Лукичев, работал неподалеку в бане. Баня находилась на Большеохтинском проспекте, он работал там истопником и сторожем ночным, печь топил. Во время блокады привезли ему машину дров и икон, печь топить. Он все это разобрал и одну икону – образ Иосифа Древодела – отнес домой и спрятал. Потом его взяли в армию, и он погиб на фронте уже после снятия блокады. Осталась жена его, Екатерина Николаевна, которая принесла икону в нашу церковь. Сначала прятали, потом определили в храме. Сейчас она находится в алтаре».
В церкви св. Иова всю блокаду находились иконы, принесенные из других закрытых и разрушенных храмов Волкова кладбища: Спаса Нерукотворного образа, Казанской и Тихвинской Божией Матери, «Не рыдай Мене, Мати» и Божией Матери «Скоропослушница». У этих святых образов прихожане искали заступничества, просили о помощи и находили укрепление в вере. На Серафимовском кладбище во время блокады (в основном в братских могилах) было погребено более 100 тысяч умерших от голода горожан. Кладбищенская церковь прп. Серафима Саровского никогда не пустовала. Главной святыней храма являлся образ святого Серафима с частицами его мощей, мантии, гроба и камня, на котором преподобный молился тысячу дней и ночей. Почитались верующими также образ Божией Матери «Умиление» — список с келейного образа преподобного Серафима и портрет старца, написанный при его жизни бывшим насельником Саровской обители иеромонахом Иоасафом. Помимо собственных икон в церкви находились чтимые образы из расположенного неподалеку закрытого Благовещенского храма: древняя Смоленская икона Божией Матери, привезенная в Петербург при императоре Петре I выходцами из Смоленской губернии, Тихвинская икона Божией Матери, образы Николая Чудотворца и Знамения Божия. Голодные ослабевшие люди приходили к ним и со слезами и великой верой припадали к чудотворным иконам, молясь о воевавших на фронте близких и о тех, кто ушел в жизнь вечную. Следует упомянуть, что, несмотря на запрещение в 1930-е гг. колокольного звона, в Серафимовской церкви колокола уцелели, и в начале войны они по старому обычаю были спущены с колокольни «под спуд». Прихожане разобрали пол и потолок, вырыли глубокие ямы и осторожно с молитвой схоронили колокола. А через два с половиной года – утром 27 января 1944 г. радостное известие о снятии блокады собрало у храма обессиленных людей, которые в едином стихийном порыве сняли перекрытия, раздолбили мерзлую землю, достали и подняли колокола. Без всякого разрешения властей в Серафимовской церкви зазвонили в день прорыва блокады ровно в 16 часов. Люди сменяли друг друга, и звон колоколов не умолкал больше суток. Приходили верующие и к закрытой в 1940 г. часовне Ксении Блаженной на Смоленском кладбище, где в период блокады также производились массовые захоронения умерших от голода горожан. Люди молились у закрытых дверей часовни и по давней традиции писали записочки со своими просьбами и мольбами. Живущие ныне блокадники рассказывают, что детьми они воспринимали святую, как реально существующего человека, которая живет с ними в осажденном городе. И все потому, что от взрослых часто слушали: «Надо сходить к Ксеньюшке», или «Пойдем к Ксеньюшке, она поможет». Сохранились свидетельства о явлениях и помощи в годы войны прп. Ксении не только жителям Ленинграда, но и воинам советской армии даже при освобождении Праги в 1945 г. Много верующих также бывало у окошечка усыпальницы св. отца Иоанна Кронштадтского, молясь великому чудотворцу. Саму усыпальницу, замурованную еще в 1926 г., в годы блокады размуровали и устроили в ней бомбоубежище, но вход в него для почитателей святого все равно был закрыт.
Показательно для определения высокого уровня религиозности ленинградцев в период блокады многочисленные легенды и предания о чудесных явлениях, знамениях и фактах помощи Божией. Одна из таких легенд повествует об эвакуации людей из блокадного Ленинграда катерами через Ладожское озеро. Накануне предстоящего рейса три катера спешно загружались, и на одном из них ходила с иконой какая-то старушка. Капитан подошел в ней: «Бабуля, не время с иконами ходить!». Та ответила спокойно: «Сынок, делай свое дело, а я свое делать буду». Загрузили катера людьми и поплыли. Начался обстрел. Два катера сразу же пошли ко дну, а третий, со старушкой, уцелел, и люди на нем. Некоторые верующие блокадники долгое время вспоминали о дочери священника, ходившей с подругами по Петроградской стороне с иконой Богородицы, обернутой в чистую тряпочку. Обходили с молитвой целые кварталы, и ни один «замоленный» дом не был разрушен.23 Подобные предания существуют о женщине, обходившей дома в районе пр. Стачек и т.д. Но помимо легендарных в период блокады происходило и много реальных случаев «чудесного» спасения людей, когда помощь приходила совершенно неожиданным образом.
Одну из таких историй недавно рассказала верующая блокадница Н.М. Федорова: Поздней осенью 1941 г. в их семье не осталось никакой еды, и мать несколько дней варила старые газеты и давала их есть детям. Когда те совсем обессилели, она вышла на улицу и пошла как в забытьи, несмотря на артиллерийский обстрел. Пробегавший мимо матрос, желая спасти, толкнул ее, и мать упала на снег, а когда поднялась, увидела, что под ней лежали три иконы – Святителя Николая, Иоанна Богослова и икона Божией Матери, на которой было написано «Хлебная Пресв. Богородица». Женщина поняла, что находка была не случайной, ведь когда она шла, ничего на земле не видела, подняла иконы, приложила к груди и побрела дальше. Она шла, пошатываясь, и видимо, имела такой изнуренный вид, что проезжавшая мимо машина остановилась, из нее вышел незнакомый военный и дал мешочек с килограммом овса. «Хлебная» Богоматерь послала хлеб. Мать с радостью пошла домой и накормила детей. И только этот мешочек спас их от голодной смерти. С тех пор Хлебную икону Божией Матери хранили и сейчас хранят в семье как святыню и никогда с ней не расстаются. Другой случай — помощи святого старца приведен в литературе о преподобном Серафиме Вырицком: «В годы блокады семья Сошальских жила в Ленинграде. До войны Зоя Сошальская часто бывала в Вырице; во время бомбежек и артобстрелов она взяла за привычку мысленно, а то и вслух повторять: „Батюшка отец Серафим! Спаси-помоги!“ После снятия блокады при первой же возможности она отправилась к старцу. Придя в его дом на Майском проспекте, Зоя первым делом спросила: „Батюшка, ты меня, наверное, уже забыл?“ Старец с доброй улыбкой откликнулся: „Где уж тебя забудешь! Надоела мне, кричавши: спаси-помоги, отец Серафим!“ Побеседовав с Зоей, старец благословил ее на принятие монашества в Пюхтицком монастыре и прибавил: „Будешь еще в Иерусалиме игуменьей…“ Но потом добавил: „Нет, хватит с тебя, пожалуй, и послушания казначеи!“
Слова старца в точности сбылись». И все-таки защиту и утешение люди получали, прежде всего, в действовавших храмах.
Конкретную цифру посещавших в тот период церкви ленинградцев указать невозможно, однако сохранились свидетельства очевидцев. Один из прихожан Князь-Владимирского собора позднее вспоминал о декабре 1941 г.: «…температура упала до нуля. Певчие пели в пальто с поднятыми воротниками, закутанные в платки, в валенки, а мужчины даже в скуфьях. Так же стояли и молились прихожане. Вопреки опасениям, посещаемость собора нисколько не упала, а возросла. Служба у нас шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды. Сбор средств на Красный Крест был так велик, что Владимирский собор внес на дело помощи больным воинам свыше миллиона рублей и передал лазаретам до 200 полотенец». Митрополит Алексий в своем докладе 8 сентября 1943 г. на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви также указывал: «И мы можем отмечать повсюду, а живущие в местах, близких к военным действиям, как, например, в Ленинграде в особенности, как усилилась молитва, как умножились жертвы народа через храмы Божии, как возвысился этот подвиг молитвенный и жертвенный. Тени смерти носятся в воздухе в этом героическом городе-фронте, вести о жертвах войны приходят ежедневно. Самые жертвы этой войны часто, постоянно у нас перед глазами…».
Ленинград сражался не только силой оружия, но и молитвой Церкви, силой общего воодушевления. В чин Божественной литургии вводились специальные молитвы о даровании победы нашему доблестному воинству и избавлении томящихся во вражеской неволе. Так, ежедневно за богослужением возносилась молитва «О еже подати силу неослабну, непреобориму и победительну, крепость же и мужество с храбростью воинству нашему на сокрушение врагов и супостат наших и всех хитрообразных их наветов». Служили тогда и особый «Молебен в нашествии супостатов, певаемый в Русской Православной Церкви в дни Отечественной войны». Все свои силы для того, чтобы службы продолжались, прилагал митрополит Алексий. Не обращая внимания на артобстрелы, он, зачастую пешком, посещал ленинградские храмы, беседовал с духовенством и мирянами. «Нет таких слов, – отмечал очевидец, – чтобы описать ужасы, которые пережили ленинградцы в дни жестокой блокады своего города… Непрерывные бомбежки и артиллерийские обстрелы, голод и отсутствие воды, лютые морозы и кромешная тьма, погибшие голодной смертью люди – все это трудно представить тем, кто не пережил это. Митрополит Алексий сам испытывал все эти бедствия и проявил героическую бодрость духа и огромное самообладание. Он постоянно совершал богослужения, ободрял и утешал верующих, вселял в них глубокую веру и надежду на победу над врагом. И, несмотря на голод и бомбежки, обессиленные люди с опухшими лицами, едва держась на ногах, ежедневно наполняли храм, где служил их любимый архипастырь, и во множестве лично у него приобщались Святых Таин. В дни блокады Владыка Алексий служил литургию один, без диакона, сам читал помянники и каждый вечер служил молебен Святителю Николаю, а оставшись один в храме, в котором в то время и жил, обходил храм с иконой великого Угодника Божия, моля его, чтобы он сохранил храм и город от вражеского разрушения».
Следует пояснить, что до лета 1941 г. митрополит жил в скромной комнате на колокольне Князь-Владимирского собора. Затем он переехал в небольшую квартиру на хорах третьего этажа Николо-Богоявленского собора, который стал кафедральным. Кабинет митр. Алексия сохранился до настоящего времени. Если Владыка служил в Князь-Владимирском соборе, он иногда использовал свою прежнюю комнату до той поры, пока 15 марта 1942 г. на колокольне храма не произошел пожар, и она частично выгорела внутри. Еще во время Первой Мировой войны епископ Тихвинский Алексий напутствовал уходивших на фронт и облегчал страдания людей. Во время блокады он сам разделял страдания паствы и поддерживал дух страждущих. «Каждую ночь Владыка служил Полунощницу, читал чин Двенадцати псалмов. При этом, стоя на коленях и кладя земные поклоны, горячо молился пред образом Вседержителя, испрашивая у него милость и прощение всему православному народу, а отходящим в эту ночь в ледяных квартирах Ленинграда в мир иной – вечного покоя и Царствия Небесного… Люди любили Владыку, потому что он был прост, смиренен и доступен. Он принимал всех, кто хотел с ним поговорить и получить благословение. Кротким и приветливым в обращении, пребывающим в мирном расположении духа запомнился Владыка Алексий Симанский старым, пережившим блокаду ленинградцам. Владыка умел поговорить и с именитым профессором университета, и с солдатом, и с замученными блокадными горожанами». Интересные свидетельства о жизни митрополита Алексия в период блокады имеются в воспоминаниях его бывшего иподиакона К.К. Федорова: «Во время войны митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, который не имел личного транспорта, старался служить во всех трех действовавших в военном городе соборах, а также в церквах.
Однажды, в 1942 году митрополит Алексий служил в Спасо — Парголовской церкви. С ним были дьякон Павел Маслов и его сын иподиакон Олег, который поставил сына регента К.М. Федорова, Костю, держать посох митрополита. Так он стал посошником, а затем иподиаконом и старшим иподиаконом, и практически телохранителем митрополита Алексия (а впоследствии — митрополита Григория). В блокаду трамваи не ходили, и до Никольского собора мальчик добирался пешком по Литейному и затем — по Садовой, или, что было редко, — в кузове попутного грузовика. Ему было тогда 13 лет. Константин с сестрой Галиной, носили овощи с огорода Владыке митрополиту в собор. Резиденция митрополита состояла из кабинета и кухни на хорах Николо — Богоявленского кафедрального собора, перегороженных занавеской. Дьякон Павел Маслов, и иподиаконы часто оставались ночевать на хорах собора за клиросом, а Костю, как самого маленького, Владыка иногда укладывал на свой диван в кабинете, накрывая подрясником, подбитым мехом колонка с красивыми кисточками, а сам при этом ложился спать в ванной, накрытой досками. Сестра митрополита, жившая с ним, А.В. Погожева, спала в кухне, где было тепло, т.к. дровами топили плиту. В войну собор, как и другие храмы, в целом, не отапливался».
Двери квартиры митрополита были открыты для всех посетителей. По воспоминаниям протоиерея Николая Ломакина: «Очень многим Владыка из личных средств оказывал материальную помощь, немалым лишая себя, по-христиански делился пищей. Желая молитвенно утешить и духовно ободрить пасомых, …он нередко сам отпевал усопших от истощения мирян, невзирая при этом на лица, — и обставлял эти погребения особенно торжественно».
В летописях России эпохи Смутного времени начала XVII в. найдутся примеры патриотической деятельности епископа в осажденном городе. Но подобного по продолжительности «блокадного сидения», завершившегося победой, история не знает. Голодная блокада не щадила и священнослужителей. Всего в блокадном городе умерло, считая заштатных и приписных, 18 православных священников, т.е. каждый третий. Только в Князь-Владимирском соборе в конце 1941 – 1942 гг. умерло восемь служащих и членов клира: два приписных священника отцы Петр и Митрофан, архидиакон Симеон Верзилов, бывший регент хора Киров, сторож и певчий В.Ф. Воробьев (13 октября 1941 г.), три дворника – Т. Петров, С. Столляр и Герасимов, а также бессменный председатель приходского совета И.М. Куракин (14 марта 1942 г.).
С 1 января ушел за штат по болезни престарелый протоиерей церкви св. Иова на Волковом кладбище Евгений Флоровский, прожил он после этого не долго. 6 сентября 1942 г. ушел за штат по болезни и служивший в Никольской Большеохтинской церкви протоиерей Николай Решеткин, он также вскоре скончался. Умерли от голода приписанный к Никольскому собору протоиерей Николай Измайлов, заштатные протоиереи Димитрий Георгиевский, Николай Селезнев и многие другие. В Никольском соборе прямо за богослужением умер регент, скончался звонарь А.А. Климанов, не пережил голодную зиму и келейник митрополита Алексия инок Евлогий. Из 34 певчих к февралю 1942 г. в хоре осталось 3 человека. Как раз в это самое страшное время блокады ставший по приглашению Владыки Алексия регентом кафедрального собора Николай Дмитриевич Успенский начал заново создавать хор. В первые месяцы войны преподаватель Ленинградской консерватории, известный музыковед, автор нескольких книг о старинном певческом искусстве был директором музыкального училища и начальником объекта противовоздушной обороны. Когда бомбы попали в Кировский театр оперы и балета, сильно пострадало и музыкальное училище. Сам Н. Д. Успенский был ранен и тяжело контужен, долгое время он вообще не мог ходить, но став в феврале 1942 г. регентом, активно принялся за воссоздание хора. К этому времени норму хлеба увеличили, правда, истощенным это уже не могло помочь, смертность росла с каждым днем. И все же Николай Дмитриевич смог отыскать тех, кто еще мог петь, своих учеников, артистов эвакуированных театров, участников самодеятельности. К концу февраля в хоре уже было 15 человек. Накануне Пасхи дом, в котором проживал Успенский оказался разрушен немецкими бомбами, а сам он чудом остался жив. Погибли рояль, вещи, старинные ноты. Семье Успенского дали квартиру в соседнем доме, и Николай Дмитриевич продолжил свое служение Церкви. В декабре 1942 г. он стал председателем приходского совета и комендантом Никольского собора, исполнял обязанности псаломщика, сохранив и пост регента. В кафедральном соборе Н.Д. Успенский служил до конца войны, а в дальнейшем много лет в качестве профессора преподавал в Ленинградской Духовной Академии и семинарии. Можно привести много примеров подвижнического служения ленинградского духовенства.

Священнослужители, сами испытывая все невзгоды, понимали, как нуждаются люди в поддержке, утешении. А ведь многие из них, уже очень немолодые, жили далеко от своих храмов. Даже старейший протоиерей Иоанн Горемыкин на восьмом десятке лет каждый день пешком добирался с Петроградской стороны в Коломяги. Некоторые верующие и сейчас помнят, как обессилившего в блокаду священника везли в конце войны к службам на финских саночках. Сохранились свидетельства прихожан, что он порой последний паек свой отдавал голодающим. В начале 1942 г., получив вызов от одного из сыновей из Саратова, о. Иоанн прочитал письмо сына, советуясь с прихожанами как поступить. «Какая-то женщина в черном платке упала на колени: „Батюшка, на кого же ты нас оставишь? Сироты мы без тебя…“ И протоиерей наотрез отказался эвакуироваться. Отец Иоанн благословлял земляков на фронт, а сыну, работавшему в городе главным инженером одного из военных заводов сказал: „Как это так? Все идут защищать Родину, а мой сын будет отсиживаться?“ И Василий Горемыкин пошел в армию. Командующий фронтом маршал Л.А. Говоров, узнав об этом, специально приезжал в Коломяжскую церковь благодарить протоиерея. Правда, другой сын пастыря Димитрий, только за то, что он служил священником в церкви на оккупированной территории Ленинградской области, был в 1944 г. арестован и отправлен на несколько лет в лагерь.
В некрологе о. Иоанна особенно отмечалось его блокадное служение: „Несмотря на преклонный возраст и истощение, мужественно под обстрелами проходил большие расстояния для служб в церкви. Обходил больных, раненых и малодушных, вселяя бодрость и окрыляя надеждой – горячей молитвой и упованием на Милосердие Божие“.
Особо следует отметить также служение архимандрита Владимира (Кобеца), лично тушившего зажигательные бомбы, собиравшего пожертвования верующих в фонд обороны и обслуживавшего одновременно два прихода. В своем заявлении 20 декабря 1945 г. митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Григорию о. Владимир писал: „Я исполнял священнические обязанности в Князь-Владимирском соборе без всяких прекословий, особенно в дни блокады города нашего. Приходилось служить почти каждый день, так как другим священникам было невозможно придти исполнить свою череду, а я живу поблизости, и я рисковал жизнью под обстрелом, а все-таки старался не оставлять богослужение и утешить страждущих людей, которые пришло помолиться Господу Богу, в храме стекла падают на голову, а я не останавливал службу. Часто привозили меня на саночках в храм, я не мог идти; второе – по воскресеньям и праздничным дням я ездил служить в Лисий Нос, и случались всякие несчастья, даже пешком идти 25 км под обстрелом и с разными препятствиями, и я никогда не отказывался от возложенного на меня дела“.
При этом о. Владимир имел больное сердце. После войны он служил наместником Псково-Печерского монастыря. Несколько лет архимандрит отказывался от настойчивых предложений принять епископский сан, но, в конце концов, стал архиереем. Священники и их паства в блокированном городе жили одной судьбой. Вокруг храмов существовали объединения людей, которые помогали друг другу выжить, выстоять. Нуждающимся людям оказывали материальную помощь, и это многим спасало жизнь. Так, только община Никольского собора в 1942 г. оказала денежной помощи на 143, 6 тыс. рублей. Существуют и частные свидетельства об удивительной самоотверженности и взаимопомощи, которые проявлялись внутри относительно небольшой, по сравнению со всем населением города, группы православных верующих. Фактически автономно, без какого-либо существенного вмешательства городских властей функционировала община обновленческого Спасо-Преображенского собора. В его подвале было оборудовано бомбоубежище на 500 человек для прихожан и жителей окрестных домов, в котором старались поддерживать положительную температуру. Имелся кипяток, запас медикаментов, в случае необходимости в подвале можно было переночевать. Людям помогали деньгами, дровами, свечами, маслом для освещения и т.д.
В соборе с довоенных времен имелся запас строительных материалов, и прихожанам делали из железных листов печи для обогрева квартир, выделяли фанеру, картон, чтобы заменить ими выбитые взрывной волной оконные стекла.Несмотря на оказываемую помощь, люди умирали. В конце 1941 г. слег настоятель протопресвитер Алексий Абакумов. 12 декабря он писал „двадцатке“: „Температура 38,8. Назначен постельный режим. К воскресенью мне не встать. Не можете ли мне отпустить и прислать бутылку деревянного масла, чтобы не сидеть в темноте.“ Собор выделил о. Алексию и масло и 1000 рублей пособия. Но силы старца таяли, и 19 декабря он скончался. Жертвами блокады стали также протоиереи Петр Георгиевский и Иоанн Громов. Зиму 1941/42 гг. из 100 соборных певчих пережили лишь 20. Первыми от голода погибали мужчины, в их числе и помощник регента И.В. Лебедев. 28 декабря он писал: „Я можно сказать понемногу умираю. Силы мои подорвались. Я сейчас лежу. Одни кожа и кости. Сидим несколько дней на одном хлебе. Конечно, все теперь так существуют, но хочется жить… Со мной вместе голодает жена, дочь и девятилетний внук, отец которого на фронте. Нет ни продуктов, ни денег. Спасите жизнь“. Лебедеву было выдано 300 рублей, но спасти его не удалось. Умерли председатель двадцатки собора Е.Д. Балашева и 10 человек служащих.Однако многим все же помощь общины сберегла жизнь. Так, певчий А. Галузин 3 октября 1941 г. обращался к двадцатке: „Прошу Вас — помогите мне, сколько-нибудь, я нахожусь в ужасном положении. У меня нет на зиму ни сапог, ни пальто, ни одежды. Неужели я погибну? Мать больна, лекарства купить не на что. Прошу Вас — не дайте погибнуть. Помогите выбраться из ужасной пропасти“. Ему было выделено 250 рублей. Впоследствии Галузин ушел добровольцем в армию. Удалось спасти и певчего П.И. Большева. 10 января 1942 г. он писал: „Я третий день, как слег в постель и не могу совершенно встать. Думаю, чувствую, что так и кончу свою жизнь на этом. Ни денег, ни вещей у меня нет… Положение мое ужасное. Помогите. Жить еще хочется“. Певчему было выдано пособие в 300 рублей. После выздоровления Болыпев поступил в красноармейский ансамбль песни и пляски, работавший в прифронтовой полосе.
К весне 1942 г. из шести членов предвоенного клира в Преображенском соборе осталось лишь двое — протопресвитер Павел Фруктовский и протодиакон Лев Егоровский. Оба они жили на очень большом расстоянии от храма: настоятель на Васильевском острове, у Смоленского кладбища протодиакон же — за городом, в Парголово. Но даже в самую тяжелую пору они постоянно служили в соборе. В ходатайстве прихожан осенью 1943 г. о награждении Фруктовского медалью „За оборону Ленинграда“ говорилось: «…в зиму 1941 — 42 гг., когда отсутствовало трамвайное сообщение, а живет отец Павел от собора 15 км., он, опухший от недоедания, в возрасте 65 лет, ежедневно посещал собор, он был единственный священник, временами он приходил на службу совсем больной и домой уже не мог возвращаться и ночевал в холодном соборе».41 Много месяцев Фруктовский обслуживал приход на пределе физических возможностей: он один и литургисал, и исповедовал, и отпевал и совершал все требы. Но община выстояла. Весной 1942 г. она приступила к уборке прилегавших к храму площади и улиц, начала обрабатывать выделенный ей для огорода участок земли. Особенно следует отметить подвиг женщин, помогавших выжить или облегчить страдание умиравших в осажденном Ленинграде. За подобную деятельность в июне 1944 г. была награждена золотым наперсным крестом монахиня Александра (Богомолова). Активно помогала бедствовавшим сестра митрополита Алексия монахиня Евфросиния (Симанская) и многие другие. Были, конечно, отдельные случаи, когда и среди пастырей или членов приходских советов попадались люди, не выдержавшие испытания тяготами блокады. 8 марта 1943 г. председатель «двадцатки» Серафимовской церкви К.И. Андреев написал инспектору административного надзора Ленсовета Татаринцевой, что священник Симеон Рождественский большую часть треб выполняет на могилах, и поэтому доход церкви резко упал, вымогает продукты, не дал пожертвовать серебряное кадило на танковую колонну, а на протесты отвечает: «Наплевать мне на средства церкви, я хочу есть и буду, а вы как хотите, ешьте мякину и копеечки сдавайте в государство» (впрочем полностью доверять скорее всего тенденциозному письму Андреева нельзя). Вскоре – 22 марта, митрополит Алексий, несмотря на острую нехватку священников, отстранил отца Симеона от служения и отправил за штат. В письме Татаринцевой от 25 июня 1943 г. Владыка объяснил свое решение тем, что Рождественский не платил налоги и не жертвовал в фонд обороны, а, будучи переведен в сентябре 1942 г. в Серафимовскую церковь, «самовольно сжег там несколько икон». Несмотря на давление властей, с которыми о. Симеон, возможно, был связан особым образом, митрополит отказался предоставить ему штатное место и 17 января 1944 г. лишь причислил его к Князь-Владимирскому собору.
Следует упомянуть, что три-четыре священника, служивших в храмах города, имели недобрую славу среди верующих из-за того, что были связаны с органами госбезопасности. Еще одним обличительным документом является письмо в «отдел культов Ленсовета» от группы прихожан Николо-Богоявленского собора от 25 мая 1942 г. о злоупотреблениях некоторых членов «двадцатки». В этом заявлении говорилось, что пожертвования прихожан на содержание храма «расходуются неведомо куда» и, видимо, идут на личные нужды председателя «двадцатки» Л.И. Фаустова, в соборе нет бухгалтера и ревизионной комиссии, дрова расхищаются и т.п.43 Косвенным подтверждением справедливости упреков является тот факт, что Фаустов был вскоре смещен со своего поста. Однако подобных примеров имеется очень мало. Подавляющее большинство священно- и церковнослужителей честно, нередко рискуя жизнью, исполняли свой долг. Значительная часть их не пережила зиму 1941/42 гг. С приходом весны город начал оживать. Н.Д. Успенский вспоминал, что весной 1942 г. «уже по-другому оплакивали мертвых. Их снова хоронили в гробах, отпевали. Не стало жуткого, тупого равнодушия к смерти». Но с началом весны из-под снега показались незахороненные трупы, возникла опасность эпидемии. И священнослужители вместе с прихожанами вышли убирать территорию вблизи храмов. В частности члены клира Никольского собора расчистили не только двор храма, но и переулок у Кировского театра и часть набережной Крюкова канала. Приближалась первая военная Пасха. В праздничном послании митр. Алексия, прочитанном в Вербное воскресенье во всех ленинградских храмах, подчеркивалось, что в ее день — 5 апреля, исполняется 700 лет со дня разгрома немецких рыцарей в Ледовом побоище св. князем Александром Невским — небесным покровителем города на Неве. Владыка утешал и ободрял своих пасомых, которые нуждались в духовной поддержке в тяжелые дни блокады, призывая «больше чем когда-либо      хранить бодрость и твердость духа, помня слова апостола Павла: „Бодрствуйте, стойте в вере, мужайтесь, укрепляйтесь“.
Митрополит призывал также верующих самоотверженно помогать бойцам честной работой в тылу: „Победа достигается силой не одного оружия, а силой всеобщего подъема и мощной веры в победу, упованием на Бога, венчающего торжеством оружие правды, „спасающего нас от малодушия и от бури“ (Псал. 54). И само воинство наше сильно не одною численностью и мощью оружия, в него переливается и зажигает сердца воинов тот дух единения и воодушевления, которым живет теперь весь русский народ… А помочь общему делу, содействовать успеху наших воинов на фронте, мы можем очень многим, если здесь в тылу по мере сил и умения, а главное усердия, приводить в порядок и благоустраивать то, что расстроено войной. Нетрудно каждому из нас найти такую работу тут же у себя под рукой. И мы видим многие примеры такого усердия, как со стороны нашего юношества, так и пожилых людей, как мужчин, так и женщин, ежедневно, несмотря на личные домашние дела, собирающихся на общую работу по приведению в порядок различных участков городского хозяйства… враг бессилен против нашей правды и нашей беспредельной воли к победе, которой не могут сломить никакие наши временные неудачи… Наш град находится в особенно трудных условиях, но мы твердо верим, что его хранит и сохраняет Покров Матери Божией и небесное предстательство его покровителя св. Александра Невского. Не только вера в то, что слышит Господь ежедневные молитвы Церкви о победе над врагом и приклоняется Своим милосердием к нашим нуждам, но и внешние обстоятельства говорят, что победа наша близка, и что мы накануне благоприятных условий“. Пасхальное богослужение собрало много народа, однако меньше, чем год назад: сказывались последствия войны. Каждый третий житель города умер от голода, в первой половине 1942 г. развернулась массовая эвакуация. Важно отметить, что почти все служащее духовенство осталось на своих местах. Многие верующие вместо куличей освящали кусочки блокадного хлеба. Митрополит Алексий Пасхальное богослужение совершил в Николо-Богоявленском соборе. Хотя с огромным трудом удалось раздобыть и вставить стекла в выбитые окна, в храме было темно и холодно. К празднику прихожане сумели изготовить насколько десятков свечей, но их не хватало. Слабый свет лампад едва рассеивал мрак. В любую минуту мог снова начаться налет. „Но враг не в силах был погасить свет, который горел внутри нас. Мы хранили в себе этот свет, верили в победу“, – писал позднее в своих воспоминаниях митрополит Алексий. За литургией было прочитано только что полученное Пасхальное послание митрополита Сергия, с которым он обратился к верующим из Ульяновска. Сохранились воспоминания Н.Н. Розова о Пасхальной службе в другом — Князь-Владимирском соборе: „Не могу забыть Пасху 1942 г. Из-за блокадного положения города жителям запрещалось ходить ночью, пасхальная служба была в 6 часов утра. В конце ее настоятель огласил патриотическое послание Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия, добавив от себя фразу о бомбежке Ленинграда после зимнего перерыва в Великую субботу. Народу на этой Пасхальной службе было мало“. В других же недавно записанных воспоминаниях А.В. Молотковой впечатление от службы оказалось несколько иным: „Были в Князь-Владимирском соборе, причащались и исповедовались. Народу было много, пел бедненький хор. Причастие из хлеба“. На Троицу 1942 г. Анна Васильевна ходила в Серафимовскую церковь. По ее словам, народу было очень много, шли пешком в большом количестве с Петроградской стороны. Люди „очень плакали и свечей брали много, но праздник чувствовался“. А.В. Молоткова также вспоминала, что в самое тяжелое время зимы 1941/42 гг. ей приснился сон, который она восприняла, как предсказание победы СССР: напротив друг друга стояли два столба с надписями „Советская власть“ и „Германия“, затем второй начал медленно падать и, наконец, полностью рухнул. Свободное празднование Пасхи в 1942 г. разительно отличалось от того, что было всего год назад. Жившая тогда в Ленинграде Н. Китер вспоминала: „В Пасхальную ночь 1941 г. тысячные толпы народа стояли плечом к плечу вокруг храмов с горящими свечами в руках, и единодушно пели Пасхальные песнопения, не обращая внимания на беснование конной милиции, тщетно пытающейся их разогнать, так как все уличное движение вокруг храмов было нарушено“.

Летом и осенью 1942 г. прихожане ленинградских храмов активно занимались огородами, запасая продукты для второй блокадной зимы. Многие из них также были привлечены к заготовке дров и строительству оборонительных сооружений. Враг по-прежнему стоял под стенами города, несколько месяцев существовала угроза нового штурма. Наконец, 18 января 1943 г. блокада Ленинграда была прорвана, однако обстрелы и бомбежки продолжались. На первой неделе Великого поста был такой сильный обстрел, что ни причт, ни молящиеся не могли выйти из Никольского собора с раннего утра до поздней ночи. Вообще в 1943 г. особенно часто обстреливался именно Никольский собор, однажды в него попали три снаряда, причем осколки врезались в стену кабинета митрополита. Владыка вошел в алтарь, показал причту осколок снаряда и, улыбаясь, сказал: «Видите, и близ меня пролетела смерть. Только, пожалуйста, не надо этот факт распространять. Вообще, об обстрелах надо меньше говорить… Скоро все это кончится. Теперь недолго осталось». Упомянутый осколок сохранился и сейчас находится в Троице-Сергиевой Лавре. Во время другого обстрела Никольского собора митрополит Алексий, понимая, что у верующих могут не выдержать нервы, и если они побегут из храма – у дверей будет давка, вышел на хоры и, сказав слово, успокоил людей. В итоговом официальном «Акте о злодеяниях и варварском разрушении Ленинграда немецко-фашистскими захватчиками и их сообщниками за время войны и блокады», составленном в мае 1945 г. и подписанном наряду с руководителями города Патриархом Московским и всея Руси Алексием I говорилось: «Гитлеровские бандиты не щадили и храмы Ленинграда, многие из которых являются всемирно известными историческими памятниками. Полностью разрушено 6 и повреждено 66 зданий религиозных культов. Повреждены Исаакиевский собор, Казанский собор, Измайловский собор. Из действующих соборов Ленинградской епархии наибольшие повреждения получил собор Николы Морского, ущерб которого определен в 29 652 000 рублей…»
Следует отметить, что представители духовенства наравне со всеми жителями несли труды по обороне города, входили в группы самозащиты МПВО. Например, в справке, выданной 17 октября 1943 г. архимандриту Владимиру (Кобецу) Василеостровским райжилуправлением говорилось, что он «состоит бойцом группы самозащиты дома, активно участвует во всех мероприятиях обороны Ленинграда, несет дежурства, участвовал в тушении зажигательных бомб». В газетном сообщении о вручении медали «За оборону Ленинграда» протоиерею Михаилу Славнитскому отмечалось, что он состоит в 18 группе самозащиты и несет дежурство по обеспечению общественного порядка в своем доме.
Активно включилось духовенство города в подписку на военные займы, сбор пожертвований в фонд обороны. К 1 июня 1944 г. сумма таких пожертвований достигла 390 тыс. руб., в том числе митрополит внес 50 тыс. руб., протоиереи П. Тарасов – 44 тыс., В. Румянцев – 29 тыс., Н. Ломакин – 24 тыс. рублей, золотой крест и кольцо с бриллиантами, А. Мошинский – 29 тыс., Ф. Поляков – 23, 2 тыс., А. Смирнов – 21 тыс., М. Славнитский – 17,4 тыс., а протодиакон Л.И. Егоровский, сдавший 49 тыс. руб., получил персональную телеграмму с благодарностью от И. Сталина.
Однако основной поток даяний шел от верующих. Хотя к середине 1942 г. население Ленинграда резко сократилось, деятельность городских церквей, особенно патриотическая работа, не только не пришла в упадок, но даже возросла. Оставшиеся ленинградцы сплачивались вокруг своих храмов. Так, например, доходы Князь-Владимирского собора в 1942 г. несколько снизились по сравнению с 1941 г. и составили 501082 руб., но уже в 1943 г. выросли до 922656 руб. Причем из последних на содержание храма было потрачено 221519 руб., а 76% всех расходов пошло в фонд обороны. В Николо-Богояленском соборе в 1942 г. из общей суммы расходов 1440 тыс. руб. в Красный Крест и фонд обороны было передано 595 тыс., а в 1943 г. из 2262,7 тыс. – уже 1882,1 тыс. (83% всех расходов). И это не считая уплаты налогов, проведения ремонтных работ и т.п. Большой подъем вызвало обращение Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия 30 декабря 1942 г. с призывом начать сбор средств на танковую колонну имени Димитрия Донского. Уже через 4 месяца была собрана необходимая сумма, превышавшая 8 млн. руб., из них 1 млн. являлся ленинградским. Вносились также пожертвования на авиаэскадрилью имени Александра Невского, ко дню Красной армии 1943 г. в госпитали города и войсковые лазареты поступило свыше 600 остро необходимых полотенец и т.д. Всего же верующие ленинградцы за 1942 г. собрали 1485 тыс. руб., а за 1943 — 5051 тыс. руб. (в том числе священнослужители внесли 218,8 тыс.).
В своем Пасхальном послании 1943 г. митрополит Алексий писал: «Второй раз уже встречаем мы светлый праздник в грозных условиях Отечественной войны, и свет духовного созерцания заслоняется туманом скорби, и заботливые помыслы прерывают нить радостных размышлений и светлых чувств… В чем же источник силы, проявляющейся у наших защитников, не щадящих жизни своей для спасения Родины?..Враг угрожает не только тебе или мне, или вообще отдельным группам общества: он угрожает Отечеству, угрожает тому, что одинаково дорого и вождю, и воину, и священнику, и рабочему человеку, и крестьянину… Во всех нас заговорил русский, сын одного Отечества, и все встали не за себя, не за свои личные блага, а за общую Мать-Родину, которой грозит разорение и гибель. Все сознают, что не жертвующий собой и всем своим достоянием для обороны государства является изменником Отечества. Такое святое чувство, соединяющее людей, превращает человека в героя, таким героизмом, во имя любви к Родине, проникнут весь народ. А над всем сим – непоколебимая вера, присущая русскому православному человеку, вера в бесконечную милость Божию, сильную превозмочь гордость насилия и даровать победу народу, явившему столь великую крепость духа в годину тяжелой опасности. „Бог нам прибежище и сила“ (Пс. 45,2). Это ли, братие, не может возбудить в наших душах радость и светлые надежды? Это ли не может в нас влить новые силы – поддержать величие нашей страны нелицемерным служением?» В Пасхальную ночь с 24 на 25 апреля комендантский час был отменен, и служба состоялась ночью. «На Пасху 1943 года собор был переполнен!» – вспоминал о богослужении в храме св. кн. Владимира Н. Н. Розов. В июне 1943 г. митрополиту Алексию «в воздаяние понесенных трудов, особенно при осаде Ленинграда» было пожаловано право предношения креста за богослужениями, а 8 декабря 1943 г. присвоен титул митрополита Ленинградского и Новгородского, Владыка почти два года не покидал блокадный город, и это сыграло очень важную роль в нормальном функционировании приходов.
На место скончавшихся от голода и болезней священников митрополит рукополагал новых. 4 ноября 1941 г. он совершил хиротонию заштатного диакона Симеона Рождественского и 21 декабря назначил его в Никольскую Большеохтинскую церковь, 7 апреля 1943 г. рукоположил во священника диакона Николая Артемьева, назначив его настоятелем Серафимовской церкви и т.д. Впрочем, по мере изменения государственной религиозной политики стали подавать прошения о возвращении к церковной деятельности оставившие службу в период гонений священнослужители. Так, 15 мая 1942 г. написал заявление о назначении его в одну из церквей Ленинграда диакон Иоанн Кунаев, когда-то   в 1922 – 1930 гг. служивший в подворье Коневского монастыря на Большой Охте. А в июне 1943 г. подал заявление в Ленсовет священник Леонид Хропов. Он много лет не служил, жил в пос. Ольгино и работал членом райисполкома. Теперь же решил возобновить служение в Князь-Владимирской церкви пос. Лисий Нос и с благословения митрополита Алексия стал готовиться к экзамену. Отец Леонид, видимо, из-за запрета Ленсовета, так и не вернулся к церковном услужению, но несколько человек, в том числе диакон Иоанн Кунаев, смогли это сделать.
В своем «Послании к Ленинградской пастве» от 22 июня 1943 г., во вторую годовщину начала войны, митрополит Алексий еще раз отметил патриотическую деятельность своей паствы: «Как охотно и обильно всюду текли жертвы на воинские нужды и на подарки – подлинные дары любви воинам, а также больным и раненым. И текли, и текут, и будут течь обильными неиссякаемыми потоками, свидетельствуя о неиссякаемой любви нашей и преданности делу спасения Отечества, в твердой вере, что и для всех нас не оскудеет дивная помощь Божия». В этом послании митрополит подвел итоги войны за прошедшие два года и призвал всех благословить Бога-Избавителя, даровавшего нашему воинству славные победы над врагом: «Мы знаем, что верен Бог и неложен в обетованиях Своих: Он посылает свою помощь, и еще большую пошлет для покорения не только врагов наших, но и самого духа вражды и тревоги, этого темного духа фашизма, который уже столько времени колеблет Европу… Сегодня в знаменательный для нас день мы с особенным усердием соединяемся в молитве и „приносим Господу жертву хвалы, и возвещаем о делах Его пением“, и молим Его благость, да умножит Он силу нашего воинства для окончательного одоления врага. Да успокоится и почиет сердце наше пред Господом! Довольно торжествовала смерть и печаль! Да пошлет Господь торжество жизни и радости! Да сохранит Он град сей и живущих, и молящихся в нем!»
О патриотических взносах в своей епархии митрополит Алексий сообщал Патриаршему Местоблюстителю. Так 25 мая 1943 г. Владыка написал митрополиту Сергию, что во исполнение его распоряжения в ленинградских храмах продолжается сбор средств на танковую колонну имени Димитрия Донского и в мае уже переведено 1230 тыс. рублей, всего же взносы составили 5451 343 рублей. Следует отметить, что митрополит Сергий, из Ульяновска призывавший верующих оказывать посильную помощь и ближним и дальним, особенно волновался за ленинградскую паству. Получая письма из Ленинграда, он с горечью говорил близким: «Нам-то хорошо здесь и покойно, а вот им-то каково, находясь в руках смерти». Когда летом 1942 г. по Волге пошли караваны судов, вывозивших в глубь страны детей блокадного Ленинграда, Патриарший Местоблюститель с церковного амвона обращался к пастве, прося о помощи детям-сиротам. И люди откликнулись и несли маленьким безвинным жертвам войны то немногое, чем сами располагали. И в 1943 г. Владыка Сергий продолжал переживать за ленинградскую паству и стремился как-то   помочь ей.
О средствах, собранных для советской армии Ленинградской епархией, митрополит Алексий дважды — в январе и мае 1943 г. извещал телеграммами И.В. Сталина, и 17 мая Верховным главнокомандующим была отправлена ответная телеграмма, опубликованная в газете «Правда»: «Прошу передать православному духовенству и верующим Ленинградской епархии, собравшим, кроме внесенных ранее 3682143 рублей, дополнительно 1769200 рублей на строительство танковой колонны им. Димитрия Донского мой искренний привет и благодарность Красной Армии. И. Сталин». Активная патриотическая деятельность подавляющей части духовенства и верующих Православной Церкви послужила одной из существенных причин начала значительных изменений ее взаимоотношений с государством.
За два года войны, несмотря на отсутствие необходимого аппарата управления, печатного органа и юридического статуса, Церковь показала свою силу в борьбу против фашизма, сумела во многом расширить и упрочить свое влияние в стране. Реальная действительность заставляла Сталина, руководство ВКП (б) пересмотреть свою религиозную политику, перейти к диалогу во имя единства верующих и атеистов, борьбы с общим врагом России — фашистской Германий. Уже в первый период войны произошел окончательный отказ от планов уничтожения Православной Церкви в стране, практически прекратились аресты священнослужителей, была свернута антирелигиозная работа. Возникли возможности открывать некоторые из закрытых церквей, восстанавливать епископские кафедры. В государственных типографиях печатались послания некоторых митрополитов, в целях разъяснения патриотического курса Церкви вышли две книги — «Правда о религии в России» в 1942 г. и «Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война» в 1943 г. Характерным фактом было снятие в 1942 г., в первую военную Пасху, запрета на ночной крестный ход вне храмов, чтобы сделать возможным более полное участие верующих в Пасхальном богослужении. В Ленинграде также произошли некоторые изменения. Так, даже в голодную зиму 1941 — 42 гг. православные приходы регулярно снабжались вином и мукой для причащения богомольцев. В отношении старшему инспектору сектора адмнадзора Ленсовета А. Татаринцевой от 26 февраля 1942 г. говорилось: «Князь-Владимирский собор сообщает о получении 23 февраля с.г. по разверстке Ленгоротдела вина и муки для культовых надобностей и приносит Вам глубокую благодарность за оказанное Вами содействие в деле получения этих крайне необходимых продуктов». Своеобразное признание значительной роли религиозного фактора в обороне города со стороны властей произошло весной-летом 1942 г. Когда принималось решение оставить в городе лишь тех, кто необходим для удовлетворения потребностей фронта и «насущных нужд населения», приходское духовенство получило возможность продолжить свое служение. Были эвакуированы лишь два штатных священника – Илия Попов и Сергий Бычков.
Однако отношения Церкви и государства в первый период войны диалогом еще не стали. В это время нередки были рецидивы прежней политики, грубых административных насильственных акций по отношению к православным приходам. Например, в заявлении Татаринцевой от председателя «двадцатки» Серафимовской церкви К.И. Андреева от 29 января 1942 г. говорилось, что с 22 января ее здание было изъято Приморским райсоветом «под склад-распределитель для приема покойников, доставляемых из города и постепенного их захоронения. По распоряжению председателя тов. Белоусова без меня и члена „20-ки“ церковь была вскрыта, причем все имущество, утварь и проч. свалено к алтарям. Доступа в здание для меня нет». Вскоре при содействии милиции Андреев попал в церковь и обнаружил крупную недостачу денег, церковных продуктов и т.д. Окончательно нормализовать отношения с Православной Церковью в 1943 г. Сталина и его окружение заставила целая группа факторов. Это и обращение в ходе войны к русским национальным патриотическим традициям и стремление нейтрализовать воздействие фашистской пропаганды, представлявшей Германию защитницей христианства в России.
Немаловажную роль сыграли и отношения с союзниками. 8 сентября 1943 г. в Москве состоялся Собор епископов, на котором 19 иерархов единогласно избрали Патриархом Московским и всея Руси Сергия. Собор также обратился к христианам всего мира с призывом объединиться для окончательной победы над фашизмом. Эти благоприятные изменения вскоре сказались и на судьбе ленинградского духовенства. Практически прекратились репрессии против священнослужителей Московского Патриархата и обновленцев. Последние аресты их состоялись в Ленинграде в конце августа 1941 г. В то время город «очищался от неблагонадежных элементов», заподозренных в шпионаже. В подавляющем большинстве случаев пострадали совершенно невинные люди, например, был посажен в тюрьму знаменитый писатель Даниил Хармс.
Арестовали и жену бывшего обновленческого митрополита Николая (Платонова) Екатерину Ивановну. Возникло даже коллективное церковное «дело». 28 августа «взяли под стражу» священника Никольского Большеохтинского храма Николая Ильяшенко и нескольких служащих этой церкви. Но осудить их не удалось. 4 сентября 1941 г. отца Николая эвакуировали в тюрьму г. Новосибирска, а 7 июля 1942 г. дело прекратили за недоказанностью обвинения и священника освободили. В первые месяцы войны был арестован священник Спасо-Парголовской церкви о. Симеон. Он умер в ленинградской тюрьме к 1943 г. По свидетельству прихожан тело священника неизвестные люди привезли и положили на дороге у храма, заявив верующим: «Это ваш. Сами и хороните». Пастыря похоронили без гроба вблизи церкви на Шуваловском кладбище. Согласно приказу Военного Совета Ленинградского фронта от 9 марта 1942 г. подлежал административной высылке из Ленинграда протоиерей Князь-Владимирского собора Филофей Поляков. Однако для него было сделано исключение и постановлением от 6 апреля высылку отменили.
Репрессии против духовенства и мирян в блокадном Ленинграде полностью не прекратились, но теперь они касались только «антисоветских» подпольных течений Русской Православной Церкви.

Происходили и другие перемены. 14 декабря 1943 г. Ленинградскому митрополиту разрешили иметь технический аппарат, и 15 апреля 1944 г. в здании Никольского собора открылась епархиальная канцелярия. Во всех этих преобразованиях, как уже говорилось, существенную роль сыграла патриотическая деятельность Русской Православной Церкви. Ее проявления были очень многообразны. Сотни священнослужителей, включая тех, кому удалось вернуться к 1941 г. на свободу, отбыв срок в лагерях, тюрьмах и ссылках, были призваны в ряды действующей армии. Многие иереи к началу войны остались без прихода, без паствы и призывались на общих основаниях. Десятки из них защищали город святого Петра или служили потом в Ленинградской епархии. Так, будущий митрополит Калининский и Кашинский Алексий (Коноплев) до войны был священником, после призыва в армию в октябре 1941 г. воевал пулеметчиком на Ленинградском фронте; когда в 1943 г. он вернулся к священнослужению, на груди его блестела медаль «За боевые заслуги». Наместник Псково-Печерского монастыря 1950-х – 1970-х гг. архимандрит Алипий (Воронов) воевал все четыре года, был несколько раз ранен и награжден орденами. Орденом Славы третьей степени был награжден пулеметчик, будущий протоиерей Стефан Козлов. В последние годы своего служения он был клириком петербургского храма св. кн. Александра Невского. Личное мужество в боях за Родину проявил священник Тихвинской церкви с. Романшино Лужского района Георгий Степанов, награжденный медалью «За отвагу». Будущий архиепископ Пермский Никон (Фомичев) в период блокады служил начальником военно-восстановительного поезда Октябрьской железной дороги, имел награды. Сразу же после окончания войны – 17 июня 1945 г. он был рукоположен в Ленинграде во диакона, а 12 мая 1946 г. – во иерея. Когда в 1985 г. к 40-летию победы в Ленинградской епархии составили список своих здравствующих священнослужителей – участников Великой Отечественной войны, то их оказалось 23 человека! Вот лишь некоторые примеры: викарий епархии архиепископ Мелитон (Соловьев) воевал на фронте в звании лейтенанта; настоятель Александро-Невской церкви пос. Волосово протоиерей Петр Лебедев, инвалид войны был награжден орденом Славы третьей степени; протодиакон Серафимовской церкви Ленинграда Виктор Комаров был старшиной роты в 3-й Ленинградской дивизии; диакон Лужского собора Николай Одар-Боярский защищал Ленинград в звании гвардии старшина; протоиерей Никольской Большеохтинской церкви Виктор Сашин служил младшим лейтенантом, был ранен и т.д. К сожалению почти не сохранились воспоминания служивших на Ленинградском фронте священников. Одним из немногих исключений является рассказ московского протоиерея Бориса Пономарева (принявшего сан после войны), который был призван в армию 23 июня 1941 г. и сразу попал в Ленинград, где служил около трех лет: «Меня спрашивают, какое ваше самое сильное впечатление от войны? В самое тяжелое время блокады Ленинграда… недалеко от входа (на кладбище) мы увидели девочку лет тринадцати, склонившуюся и стоявшую на одном колене. На ней была шапка-ушанка, и вся она была немного занесена снегом, а сзади на санках был труп женщины, умершей от голода, – видимо, мать девочки, которую она не успела похоронить (и замерзла сама). Эта страшная картина потрясла меня на всю жизнь… В первые дни войны я видел сон – большое изображение иконы Покрова Божией Матери. После этого у меня появилась уверенность в том, что нас защищает Царица Небесная… В 1942 г. в Ленинграде (после госпиталя) у меня была возможность побывать в Никольском соборе. В храме в это время читали часы и находились истощенные голодом люди… Я спросил: „Когда совершает богослужение митрополит Алексий?“. Мне ответили, что владыка находится в алтаре… Митрополит Алексий очень милостиво благословил меня и спросил: „Вы, наверное, прислуживали в храме?“. Я сказал, что да, и сказал где. Владыка заметил, что хорошо помнит служившего там владыку и его мать. Я дерзнул предложить митрополиту Алексию свою порцию хлеба, а он ответил: „И вам также трудно переносить блокаду и голод. Если можете, передайте матушке-алтарнице“. Владыка меня спросил, когда война кончится, буду ли я служить при храме. Я ответил: „Владыка, у меня призвание с детства не оставлять храм“. Я положил земной поклон перед престолом, и владыка меня благословил и дал служебную просфору, очень маленькую, размером с пуговицу. После снятия блокады у меня бывали увольнительные, и в будничные дни мне доводилось читать в Никольском соборе часы… В первый день Пасхи верующие приносили освящать маленькие кусочки хлеба вместо куличей. Какое было утешение для всех ленинградцев, что в храмах осажденного города ежедневно совершалось богослужение». Следует отметить, что некоторые священнослужители в период блокады писали антифашистские стихотворения. Например, протоиерей Павел Тарасов 20-22 марта 1943 г. сочинил два, хотя и неумелых, но искренних стихотворения. Одно было посвящено родной армии:
«…Пусть знает подлый враг, что нет той силы,
Что сможет полонить советский наш народ.
Что воин наш – сын Родины любимый,
С победой все идет и все пойдет вперед».
Другое стихотворение назвалось «Гитлеру»:
«…Над миром ты всюду несчастье,
И голод, и слезы несешь.
Но близок уж день тот, когда ты
Своей головы не снесешь…»

Знаменитая блокадная поэтесса Ольга Берггольц, по свидетельству ее сестры Марии Федоровны, была верующей, как и другая прославленная ленинградская поэтесса Анна Ахматова (эвакуированная в Среднюю Азию в конце 1941 г.). Символично, что Церковь участвовала, хотя и косвенно, в открытии «Дороги Жизни». Многовековые записи наблюдений за Ладожским образом валаамских монахов позволили гидрографу Е. Чурову сделать прогноз поведения Ладожского льда.
Торжественно и празднично отмечалось ленинградским духовенством и верующими полное освобождение города от вражеской блокады. Во всех храмах по благословению митрополита 23 января 1944 г. были совершены благодарственные молебствия, перед началом которых настоятели читали слово Владыки Алексия: «Слава в вышних Богу, даровавшему нашим доблестным воинам новую блестящую победу на нашем родном, близком нам Ленинградском фронте… Эта победа окрылит дух нашего воинства и как целительный елей утешения падет на сердце каждого ленинградца, для которого дорога каждая пядь его родной земли». 28 января Владыка вместе с членами областной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков посетил освобожденные пригороды — Петергоф, Пушкин и под впечатлением увиденной картины варварского разрушения дворцов и храмов написал гневную статью для «Журнала Московской Патриархии».
В конце 1943 г. — начале 1944 г. в истории Ленинградской епархии произошло еще одно важнейшее событие — присоединение к Московскому Патриархату обновленческих храмов города. Возросшая в годы войны нравственная мощь, организационное укрепление, а также изменение отношения государства к Патриаршей Церкви способствовали изживанию остатков церковных расколов. Уже в 1942 — начале 1943 г. правительственные органы начали отвергать обновленцев. Облисполкомы порой отказывали в регистрации архиереям назначаемым на епархиальные кафедры. Их игнорировали при составлении комиссий по расследованиям преступлений гитлеровцев и т.д. 18 апреля 1943 г. состоялась последняя хиротония обновленческого епископа, им стал ленинградский протоиерей Сергий Румянцев, женатый и имевший детей. В Московском Воскресенском соборе в Сокольниках было совершено его рукоположение во епископа Ладожского, викария Ленинградского с поручением временно управлять Ленинградской епархией. Отец Сергий Румянцев, уважаемый прихожанами был избран ими, а не назначен сверху. Этот случай явился «лебединой песней» обновленческого брачного епископа.
Весной 1943 г. началось все нарастающее возвращение обновленческих приходов в патриаршую церковь, однако, окончательный перелом произошел в конце года. Решающими факторами здесь явились избрание митрополита Сергия Патриархом и прием Сталиным церковного руководства, удовлетворение предложений и пожеланий последнего. Теперь обновленчество утрачивало свою юридическую сущность и в глазах правительства. По стране прокатилась волна ликвидации обновленческих общин и массового возвращения их духовенства в Московскую Патриархию.
9 января в Спасо-Преображенском соборе совершилось воссоединение общины храма, принесшей покаяние, с Московским Патриархатом. Владыка Алексий принял в общение и духовенство собора — протопресвитера П.П. Фруктовского и архидиакона Л.И. Егоровского. В феврале на заседании Священного Синода митрополит выступил с докладом о принятии им в церковное общение всех обновленческих храмов Ленинграда и пригородов — не только Преображенского собора, но и церквей на Серафимовском кладбище и станции Лисий Нос.70 Духовенство этих храмов все годы войны честно выполняло патриотический долг. Оно звало людей на ратные и трудовые подвиги, собирало средства на раненых воинов в фонд обороны и т.д. Некоторым священнослужителям заслуженно были вручены медали «За оборону Ленинграда». Так в наградной характеристике епископа Сергия Румянцева от 22 ноября 1943 г. говорилось: «Принимал активное участие среди верующих обновленческой ориентации в сборе средств в фонд обороны государства. Собрано и внесено на оборону около полутора миллионов рублей». Завершилась история обновленчества в Ленинграде принятием 24 июля 1944 г. С. Румянцева в общение с Московским Патриархатом после принесения публичного покаяния.
Более сложные процессы происходили в когда-то    наиболее сильном оппозиционном правительству и Патриархии иосифлянском движении. Пытавшиеся сначала удержаться на легальном положении, в 1930-е гг. почти все уцелевшие в ходе репрессий иосифляне ушли в подполье и стали сближаться с катакомбниками. Территория Ленинградской области покрылась целой сетью тайных иосифлянских, или по-другому истинно-православных общин. Существовали они и в Ленинграде, естественно оказавшись в кольце блокады. Именно против них городские органы НКВД наносили основные удары. В справке начальника областного управления Наркомата внутренних дел говорилось о ликвидации за время войны к 1 октября 1942 г. в городе 625 контрреволюционных групп и формирований, в том числе 7 церковно-сектантских. Тайных иосифлян власти также называли «сектантами», так что, скорее всего, речь идет в основном о них. Из этих 7 пока известна лишь одна организация, «раскрытая» в июне 1942 г. — иосифлянская община архимандрита Клавдия (Савинского), существовавшая с 1937 г. в северном пригороде Ленинграда — Коломягах. Община имела свою подпольную церковь и после трагической зимы 1941/1942 гг. насчитывала 18 человек, они были арестованы, и некоторых, в том числе архимандрита Клавдия, вскоре расстреляли. Через несколько месяцев городским органам НКВД удалось раскрыть еще одну группу иосифлян. 19 января 1943 г. оказался арестован ее руководитель протоиерей Михаил Рождественский — брат известного «новомученика», канонизированного Зарубежной Русской Православной Церковью Измаила Рождественского. 13 марта окружной военный трибунал войск НКВД приговорил отца Михаила к 10 годам лишения свободы с содержанием в лагере. Но властям не удалось полностью уничтожить тайные общины истинно-православных в Ленинграде. Кроме того, в городе действовала и официально разрешенная иосифлянская Троицкая церковь в Лесном. Ее приход выстоял даже в страшные 1937-38 гг. В июле 1941 настоятеля храма иеромонаха Павла выслали из Ленинграда в Поволжье, но он успел вернуться, прежде чем сомкнулось кольцо блокады. В начальный период Великой Отечественной войны, традиционно отстраняясь от участия в общественной жизни, эта община держала себя более отчужденно по отношению к военным властям Ленинграда, чем другие православные. Первый взнос в 15 тысяч рублей обществу Красного Креста она сделала 2 ноября 1941 г. Однако в дальнейшем и иосифляне включились в патриотическую деятельность и к сентябрю 1943 г. их пожертвования достигли 137 тысяч рублей. Патриотический подъем и сплочение верующих различных течений православия в критической обстановке блокадного Ленинграда коренным образом изменили ситуацию. 24 ноября 1943 г. прихожане Троицкой церкви обратились к митрополиту Алексию с просьбой принять их под свое архипастырское покровительство: «Отделившись от Русской Православной Церкви, руководимой Его Святейшеством Патриархом Московским и всея Руси Сергием, мы, последователи митрополита Иосифа, совершили великий грех пред Русской Церковью, нарушив ее единство, и одновременно не меньший грех совершили мы и перед Советской властью и Родиной, стремясь поставить себя в какое-то изолированное положение вне государства… Прошедшие годы и особо годы Великой Отечественной войны, показали ненужность, несостоятельность существования иосифлян, мы оказались „заблудшей овцой“, оторванной от своего стада. Когда все паствы и пастыри других храмов творили горячие молитвы к Господу нашему над ненавистниками всего рода человеческого — фашистскими грабителями… и делали посильные денежные вклады в фонд Красного Креста и на нужды обороны Родины нашей, — мы, иосифляне, были в стороне и горько теперь сознавать нам это…». В тот же день митрополит Алексий наложил резолюцию о принятии общины Свято-Троицкого храма в каноническое общение с патриаршей церковью. Причем последний иосифлянский священнослужитель церкви иеромонах Павел был лишен монашества и сана.
Следует отметить, что для большинства иосифлян было характерно асхетологическое восприятие всего происходившего. По свидетельству переживших то страшное время верующих, сама блокада многими православными людьми (далеко не только иосифлянами) воспринималась как заслуженное и неизбежное наказание городу за то, что он стал центром революции и того движения, которое обусловило гонения на Церковь. Всплеск религиозности помимо прочего был вызван и таким асхетологическим мировосприятием. Это ощущение подвигало многих верующих на активную, зачастую самоотверженную деятельность, прежде всего, в области помощи ближним.

15 мая 1944 г. скончался Патриарх Сергий и согласно его завещанию в должность Патриаршего Местоблюстителя вступил митрополит Алексий. Вместо него епархию возглавил архиепископ Псковский Григорий (Чуков), в сентябре 1945 г. официально назначенный митрополитом Ленинградским. Религиозный подъем в епархии на заключительном этапе войны наглядно подтверждают статистические данные по Ленинграду. Например, если в Никольском соборе в первой половине 1944 г. было совершено около 86 тысяч требоотправлений и церковных обрядов, то в первом полугодии 1945 г. — 110 тысяч. Количество отпеваний покойников составляло в I квартале 1944 г. 42,8% всех захоронений на кладбищах Ленинграда, во II квартале — 48,2%. В результате значительно выросли доходы городских священнослужителей — в 1945 г. в среднем по разным оценкам на 130 – 180% и превысили аналогичные показатели в Москве более чем в 3 раза, выйдя на третье место среди всех крупных городов СССР. Религиозный подъем проявился и в том, что с освобождением Ленинграда от блокады патриотическое движение верующих в епархии еще более усилилось. Только за три первых послеблокадных месяца было собрано 1 млн. 191 тыс. рублей. Ленинградцы горячо поддержали своего духовного вдохновителя митрополита Алексия, 25 октября 1944 г. опубликовавшего послание об открытие всецерковного сбора в фонд помощи детям и семьям бойцов Красной армии. Общая сумма патриотических взносов духовенства и верующих Ленинградской епархии за июль 1941 — июнь 1945 гг. составила 17 423, 1 тысяч рублей, в том числе 16 274, 5 тысяч собрали жители «северной столицы». 2 февраля 1945 г. на Поместном Соборе митрополит Алексий был избран Патриархом Московским и всея Руси. Вскоре после интронизации он приехал в Ленинград. Свое слово за богослужением в Никольском соборе 1 апреля Владыка посвятил блокаде: «Вспоминается мне, как под грохот орудий, под страхом смерти вы спешили придти в этот святой храм, чтобы излить перед Господом свои скорбные чувства… Вспоминаю я, как мы совершали богослужения под грохот разрывов, при звоне падающих стекол, и не знали, что с нами будет через несколько минут… И хочется мне сказать: Град возлюбленный! Много горького пришлось пережить тебе, но теперь ты, как Лазарь, восстаешь из гроба и залечиваешь свои раны, а скоро и предстанешь в прежней красоте… Я призываю благословение Божие на град сей, на братий сопастырей моих, о которых сохраняю самые теплые воспоминания. Они разделяли со мной все труды, испытывали много скорбей, еще больше, чем я, и теперь несут тяжелый подвиг… И будем молиться, чтобы Господь простер благословение свое над Русской Церковью и над дорогой Родиной нашей».

1. Обновленчество — реформаторское движение в Русской Православной Церкви. Организационно оформилось в мае 1922 г. Среди инициаторов его преобладали священнослужители, недовольные своим положением и рвавшиеся к церковному руководству, которые понимали, что это возможно лишь с помощью гражданских властей. Но были и видные обновленцы проповедники, искренне выражавшие реформаторские идеи. Большинство же рядовых участников движения оказалось включено в него самой логикой развития событий. После ареста Патриарха Тихона и вынужденного отказа его 12 мая 1922 г. от руководства Церкви, обновленцы более года доминировали в церковной жизни, запятнав себя прямым сотрудничеством с ГПУ. Однако, сразу же вслед за освобождением Патриарха 27 июня 1923 г. начался катастрофический спад их влияния. Обновленчество в целом, как явление того времени оказалось ошибочным. Преобладающая часть верующих была настроена к нему враждебно, и это оказалось непреодолимым препятствием. Постепенно все более угасая, движение окончательно прекратило свое существование в 1944-1946 гг.
2. Иосифлянство — церковное течение, возникшее в Ленинграде осенью 1926 г., после того, как был арестован и сослан только что назначенный на Ленинградскую кафедру митрополит Иосиф (Петровых). В конце 1927 г. организационно отделилось от большинства Патриаршей Церкви, последовавшего за митрополитом Сергием (Страгородским). Иосифляне протестовали против фактического подчинения Церкви государством. Движение жесточайшим образом подавлялось репрессивными органами и в основном было разгромлено к 1934 г. Ленинградский храм св. Троицы, с этого времени оставался единственным официально действовавшим в СССР.
Значительная часть иосифлян перешла на нелегальное положение и продолжала свою деятельность тайно.
3 Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война: Сборник церковных документов. М., 1943. С. 54.
4 Правда о религии в России. М., 1942. С. 104.
5 Куроедов В. А. Религия и Церковь в Советском государстве. М., 1981. С. 98.
6 Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб), ф. 7384, п. 33, д. 79, л. 1.
7 Там же, д. 209, л. 154, ф. 9324, оп. 1, д. 4, л. 1-2, 53,
8 Ломагин Н. А. Неизвестная блокада. Кн. 1. СПб.; М., 2002. С. 317.
9 ЦГА СПб, ф. 9324, оп. 1, д. 7, л. 19. 10 Там же, ф. 7384, оп. 33, д. 126, л. 86.
11 Как мы переживали в Ленинграде первый год войны // Журнал Московской Патриархии (ЖМП). 1943. №              3. С. 30-31.
12 Немецкие зверства в г. Старом Петергофе близ Ленинграда // ЖМП. 1943. №              2. С. 40-41.
13 Великую победу предопределила победа духовная // Вятский епархиальный вестник. 1992. №              5. С. 4; Заступница усердная… // Московский журнал. 1993. №              10. С. 24-28; Россия накануне Второго Пришествия. Троице-Сергиева Лавра, 1993. С. 239-241.
14 Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 6991, оп. 1, д. 66, л. 152-153.
15 Гнутова С. Наперсная панагия Илии Карама, митрополита Гор Ливанских // ЖМП. 2000. №              5. С. 66-67.
16 Мещанинов М. Ю. Храмы и часовни города Колпино. СПб., 1998. С. 189, 200, 235.
17 Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в 3 Тт. М., 1955. Т. 1. С. 776.
18 ЖМП. 1945. №              4. С. 26.
19 ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 62, л. 74.
20 Беларусь Православная. Минск, 2001. С. 137; Советская Россия.1990. 13 сентября; Седов В. Пастырь добрый // ЖМП. 1990. №              5. С. 21; Тендряков В. Ф. Собрание сочинений. Т. 1. М., 1978. С. 224.
21 Кононенко В. Память блокады // Наука и религия. 1988. №              5. С. 10.
22 Из собрания Блокадного храма Успения Пресвятой Богородицы на Малой Охте; Мацукевич А. Серафимовский Санкт-Петербург // Православный Паломник. 2003. №              3 (10). С. 41.
23 Якунин В. Н. Вклад Русской Православной Церкви в победу над фашизмом и укрепление государственно-церковных отношений в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Тольятти, 2002. С. 159-160.
24 Устное сообщение священника Геннадия Украинского (Беловолова) 17 апреля 2003 г.
25 Орехов Д. Русские святые и подвижники ХХ столетия. СПб., 2001. С. 137.
26 Как мы переживали в Ленинграде первый год войны. С. 30-31.
27 ЖМП. 1943. №              1. С. 11.
28 Патриарх Сергий и его духовное наследство. М., 1947. С. 289.
29 Добрынин М. 50-летие епископского служения Святейшего Патриарха Алексия // ЖМП. 1963. №              5. С. 66.
30 Лялин В. Владыка / Православный Санкт-Петербург. 2000. №              8. С. 7.
31 Чукова-Александрова Л. К. Воспоминания моего отца К.К. Федорова. СПб., 2003. Рукопись. Личный архив Л.К. Чуковой-Александровой.
32 Ломакин Н. За оборону Ленинграда — за нашу Советскую Родину // ЖМП. 1945. №              4. С. 26.
33 ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 157, 203, д. 62, л. 80.
34 Кононенко В. Память блокады. С. 12-13; ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 62, л. 104.
35 Кононенко В. Поправка к закону сохранения энергии. Балет в блокадном Ленинграде // Наука и религия. 1986. №              5. С. 9-10.
36 Седов В. Указ. соч. С. 20-21.
37 Архив Санкт-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 2, личное дело протоиерея Иоанна Горемыкина.
38 Там же, оп. 3, ч. 2, д. 9, л. 9.
39 ЦГА СПб, ф. 4769, оп. 3, д. 147, л. 21-22.
40 Там же.
41 Там же, ф. 7384, оп. 33, д. 67, л. 132.
42 Там же, д. 76, л. 158.
43 Там же, д. 62, л. 82.
44 Кононенко В. Память блокады. С. 12.
45 Правда о религии в России. С. 257.
46 Из собрания Блокадного храма; Кононенко В. Указ. соч. С. 13. 28
47 Священник Андрей Голиков, С. Фомин. Кровью убеленные. Мученики и исповедники Северо-Запада России и Прибалтики (1940-1955). Мартиролог православных священнослужителей Латвии, репрессированных в 1940-1952 гг. М., 1999. С. CXIII.
48 ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 174, 245.
49 Ломакин Н. Указ. соч. С. 27
50 ЦГА СПб, ф. 8557, оп. 6, д. 1109, л. 18.
51 Там же, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 243; Ленинградская правда. 1943. 17 октября.
52 ЦГА СПб, ф. 9324, оп. 1, д. 4, л. 45.
53 Там же, л. 54, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 199, д. 210, л. 1-11.
54 Одинцов М. И. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М., 1995. С. 70-73.
55 ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 76, л. 157, д. 153, л. 119.
56 Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. С. 64-65.
57 Одинцов М. И. Крестный путь Патриарха Сергия // Наука и религия. 1998. № 7. С. 10; Его же. Религиозные организации в СССР накануне и в годы Великой Отечественной войны. С. 74.
58 ЦГА СПб, ф. 9324, оп. 1, д. 4, л. 10, 14, 15.
59 Там же, ф. 7384, оп. 33, д. 209, л. 156.
60 Там же, д. 213, л. 107.
61 Справки Управления Министерства безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и области от 9 ноября 1993 г. № 10/16-10948 и от 18 января 1994 г. № 10/16-10918.
62 ЦГА СПб, ф. 9324, оп.1, д. 9, л. 1, д. 13, л. 1.
63 Священники на фронте // Наука и религия. 1995. № 5. С. 4; Якунин В. Н. Свидетельствует спецхран // Наука и религия. 1995. № 5. С. 15; Кнышевский П. Верой и правдой //ЖМП. 1990. № 5. С. 54.
64 Архив Санкт-Петербургской епархии, ф. 1, оп. 27, д. 1-2.
65 Священники на фронте. С. 5.
66 ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 62, л. 146-147.
67 Якунин В. За Веру и Отечество. Самара, 1995. С. 31, 36.
68 Благодарственные молебны в Ленинграде // ЖМП. 1944. № 2. С. 11-12.
69 Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. Т. III. Kusnacht, 1978. С. 382.
70 ЦГА СПб, ф. 9324, оп. 1, д. 13, л. 70.
71 Там же.
72 Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга, ф. 24, оп. 26, д. 1323, л. 83, 86-87.
73 Архив Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, ф. архивно-следственных дел, д. П-25479.
74 ЦГА СПб, ф.7384, оп. 33, д. 126, л. 214-215.